Брат

Восемнадцатого апреля моему брату исполнилось пять лет. А девятнадцатого июля родилась я! Брата всегда считали маленьким. Он до трех лет сосал соску. А я её даже в рот не брала. Брат и соска – это отдельный рассказ!

Мама говорит, что они только ни делали. Выбрасывали – идите, подберите. В печке сжигали – идите новую купите! Говорили денег нет – я в сундуке пятерку видел. Пятерка – это любимая бабушкина купюра. Бабушка – неграмотная, а пятерками легко считать. Позже, когда мы с братом подрастем, и будем понимать толк в деньгах, мы всегда будем менять бабушке её пятерки на тройки, он с зарплаты, я со стипендии. Пока она посчитает, мы уже своё удовольствие справим.

 Так вот, брат без соски не засыпал. Он орал так, что ни у кого никаких сил не хватало слушать этот «реквием по сгоревшей соске». Мама говорит, что легче звезду с неба достать, чем его успокоить. Получив свою вожделенную соску и держа её крепко в кулачке, спрятанном под подушку, брат тут же засыпал. Зачем она была ему нужна? Непонятно. Наверное, для порядка.

 Выросший под женским крылом (папа в это время служил во Владивостоке) брат был капризным мальчиком, но безвредным и легко поддающимся на разумные уговоры.

 Бабушка, понимая все тяготы женской доли, не отпустила свою единственную дочь на край света, да еще беременную, чем вызвала у папы

законную бурю негодования. Бабушка никак не могла понять: если он (зять) все время на корабле, то, что будет делать бедная её доченька одна-одинешенька, да еще с малым дитем, на каком-то берегу? Моя бабушка ни разу в жизни не видевшая моря, понятия не имела что такое берег в морском понимании. Никакие объяснения тут уже не действовали, и бабушка стояла на своем. «Да иди, знай, какое там еще жилье будет? А в магазин сходить? А не дай Бог, дитё заболеет! Это ж никакого сердца не хватит, я буду тут прохлаждаться, а она там, на краю света одна с дитем, маяться! Так что ж получается, ты отец родной – вражина своему дитю»?

 Это и послужило началом их конфронтации.

 Папина мама, наша бабушка Софья умерла, когда папе и десяти лет не было. Папа, выросший без материнского глаза и тепла, наверное, чего–то не понимал и считал, что у мальчика должно быть мужское воспитание, прямо с пеленок.

 А бабушка была готова отдать все, лишь бы мы были рядом. Ей казалось, что если не она, то кто нас накормит, обогреет, защитит. Несчастный был тот, кто, не зная нашей бабушки, обижал нас или даже только пытался это сделать.

 У папы в семье шестеро детей, а мама у бабушки одна. У бабушки могли быть еще дети, но так получилось, мамин брат, маленький Алеша умер еще в младенчестве. Потом у бабушки была тройня.

 «Два мальчика, черненькие на Алешу похожие, и девочка – рыжая, в меня. Роды были тяжелыми и бабки-повитухи не смогли справиться, а пока приехал доктор из района, младенчики уже мертвенькие родились. Алеша с города вернулся, сильно убивался. С маменькой почти год не разговаривал. Даже отделяться от них хотел. А это, знаешь, какой позор, если старший сын из родительского гнезда уходил! Обижался на мать, что за доктором сразу не поехали. Маменька сама роды у всех принимала. Но вот не справилась. Тройня все-таки».

 А потом войны. Так мама и осталась одна. А свою нерастраченную материнскую любовь бабушка отдавала нам – внукам.

 Брат с детства был очень капризный. Кирзовые сапоги носить не буду, даже с фланелевой подкладкой, они тяжелые, ботинки теплее и легче. Мой свитер колется, хочу, как у мамы. Бабушка тут же стирала мамин свитер, и после стирки он почему-то садился и годился только брату. А в еде! Черный хлеб плохо жуется, картошка в горле застревает, а капустой из борща, вообще, подавиться можно. Пельмени, позже манты, шашлыки, булочки с молоком, пирожные и даже здоровенные конфеты «Гулливер» в горле у брата почему-то не застревали, наверное, жевались хорошо.

 Я родилась в середине лета, а к зиме, у мамы не стало хватать молока. Коровы у нас не было, у соседей тоже, а в Топчихинский «супермаркет» молоко тогда не завозили, да и доставку домой еще не придумали. Корова на нашей улице была всего одна, и то в самом её конце.

Найдёниха, так все звали тетю Грушу, жадной не была, но свое хозяйство по производству масла разрушать не желала, а выдоить из коровы молока больше, чем есть, тоже не могла. Поэтому только из уважения к папе (он работал в военкомате), но все же за деньги и немалые, она согласилась отрывать от своего рта кусок масла и каждый день выделять мне бутылку молока. А это всего лишь пол литра. После утренней дойки мы должны были молоко тут же забирать.

 К утренней дойке папа не успевал, он уходил на работу. Оставить меня с братом мама боялась, бабушка находилась в Казахстане, в очередной ссылке. Оставался только брат. Он каждое утро всю зиму ходил в конец улицы за молоком. Бывало так, что бутылка примерзала к его рукавичкам, он держал бутылку впереди себя, чтобы, не дай Бог, не разлить. За его труды мама иногда наливала ему половинку маленькой кружечки, но брат никогда не пил. Сказывалось бабушкино мужское воспитание. Ольге нужнее.

 Родители то строились, то переезжали, то покупали дом, то потом его перестраивали. Денег не хватало всегда. Все самое вкусное бабушка всегда отдавала нам. Мы – дети, нам надо расти! А сама могла есть тюрю (военное блюдо – хлеб, размоченный в воде). В послевоенное время она могла посыпать эту тюрю сахаром. Свою любовь к подобным «изыскам» она объясняла просто: зубов мало, жевать нечем.

 Предназначенное мне молоко брат никогда не пил. Но когда наступило лето, и сосед привез целое ведро рыбы, брат не выдержал такого искушения и решил поменять меня на пол ведра рыбы.

После картофельных осени, зимы и весны его понять можно.

Но потом все же передумал. «Рыбу мы съедим! А Ольга что, у них навсегда останется»? Жалко стало.

 Но я тоже в долгу не осталась: когда я подросла, и мне уже исполнилось четыре года, я защитила брата от нападок соседского Борьки. После этого случая Борька уже больше никогда не позволял себе необдуманных шуток.

 Играя в салочки, Борька не догнал брата и со злости при всех крикнул ему: «Поймаю, ты поцелуешь мне пятку»! Борька был старше брата на год, а по росту на целых три. Мне показалось это серьезным оскорблением. С детства люблю справедливость. После Борькиных слов я влетаю во двор их дома и у его мамы грозно спрашиваю: «Где топор? Сейчас я вашему Борьке голову отрублю за то, что он заставляет нашего Илюшку пятку целовать»! (Я видела, как Борькин отец отрубал голову курице).

 Как оказалось, главное не сделать, главное правильно спросить.

Борька тут же при мне получил хорошую выволочку от своей мамы. А вечером, когда Борькина мама пришла к нам рассказать про случившееся, и заодно посоветовать нашим родителям подальше спрятать топор, я потребовала от Борьки публичных извинений.

 После этого случая не только Борька, но и другие задиристые мальчишки к брату относились с уважением, не говоря уже про меня.

 Я думаю, смертную казнь отменять нельзя. Её можно и не применять,

главное, доходчиво объяснить последствия.

 

 Я часто выручала брата.

 Позже, когда мы уже учились, брат получил пару по математике за четвертную контрольную. И надо же было случиться такому совпадению, в наш город как раз в это время приехал фокусник, и мы всей школой ходили в культпоход. Лишить ребенка радости, это самый подходящий момент дать ему понять, что блага в жизни просто так никому не даются. Мне папа, конечно, дал деньги на фокусника. Взрослые думают, что они все могут. Но мы-то, дети, тоже соображаем. Папа дал мне три рубля, два рубля двадцать копеек, я должна была заплатить за портрет, нас в школе фотографировали, тридцать копеек на билет и пятьдесят копеек я должна была отдать папе сдачи. Но брат-то тоже хотел сходить на фокусника. Как быть? А отец, грозя очередной ссылкой и забвением, строго-настрого запретил бабушке давать брату деньги. Наказан. Но мне-то папа этого не говорил. Говорить не говорил, а тридцать копеек это же не десять, которые можно потерять! И как быть? Брата жалко, родня все-таки, хоть и двоечник.

 После представления мне еще жальче брата стало, и я с легкостью отдала ему тридцать копеек. Но, что сказать папе? Как объяснить, что у меня осталось только двадцать копеек.

 Решение пришло само собой, как только я вошла в магазин. Сицилийская мафия – отдыхает!

 Изучив ценовую политику государственной торговли, я моментально нашла решение. Шоколадные конфеты стоили дорого, да и соблазн велик, вдруг сама съем. И я купила две лимонные вафли, начинка у них была кислая, таких много не съешь! И, несмотря на это, отломив половинку, я тут же её съела, а полторы вафли принесла домой и еще десять копеек сдачи.

 Вечером, когда вернулись с работы родители, я радостно рассказала про фокусника, это чтобы им стыдно стало, за то, что брата лишили такого интересного и познавательного концерта. А брат улегся спать, от обиды, конечно! А совсем не потому, что мог не выдержать и тоже что-нибудь добавить к моему рассказу.

 Законного вопроса от папы: «куда делись сорок копеек?» я ждала и с легкостью на этот вопрос ответила:

 – Папа, ты же знаешь, что клуб железнодорожников старый и там душно. После представления, мы шли мимо дяди Миши, поэтому мы с Лилькой попили газводу. (У дяди Миши самая вкусная газвода в городе). Потом мы зашли в гастроном, Лилька купила себе маленькую шоколадку за двадцать копеек, ей мама разрешила. Тетя Лида сказала: «Гулять, так гулять»! Я тоже хотела погулять.

Папа задумался. Но я уже вперед него знала, что сказать.

 – Я и так купила – самое дешевое, – чуть не плача, сказала я, – зато всем,– и достала полторы вафли в качестве вещественного доказательства (Станиславский, видимо, тоже может передохнуть). Я понимала, что это задевает взрослых, тем более, я слышала, как мама спрашивала папу, почему он разрешает мне в нашем магазине без денег покупать конфеты. Папа сказал, что не хочет, чтобы во мне развивалось чувство зависти к другим детям, когда они будут покупать себе конфеты, и еще, чтобы я не попрошайничала. (Спасибо папе, чувство зависти во мне погибло на корню).

 – Я всем купила по одной вафле. Вы же не ходили на фокусника. От своей вафли я дала откусить Лильке, потому, что она дала мне откусить шоколадку. Бабушка пила чай с вафлей, а к ней пришла Митрофановна, пришлось её тоже вафлей угощать, она хоть и в гостях, а съела целую вафлю. Поэтому Илье ничего не оставалось, как отломить от вашей вафли, – так, «накормив» половинкой вафли почти пол слободки, я бойко отчиталась, чем вызвала у родителей чувство гордости за мою заботу, смешанное с сожалением о том, что брата все-таки зря лишили радости.

 Десять копеек папа разрешил мне оставить у себя. Мама разбудила брата, и мы все сели пить чай с вафлями, нам с братом отдали целую, а родители съели половинку напополам. Я, по-честному, свою половинку оставила бабушке, только чуть-чуть откусила. В конце чаепития папа дал брату тридцать копеек на фокусника. Но брат сказал, что ему не с кем идти на фокусника. Ходил же весь класс, и даже Воронов. У них старшая сестра в этом году заканчивает школу, и у неё выпускной вечер, они ей на платье копят, а он все равно ходил.

 Папа дал нам рубль и поспросил меня сходить с братом еще раз на фокусника.

 – А на мороженое в шоколаде двадцать две копейки дашь? – Тут же сообразила я.

Папе ничего не оставалось, как согласиться. Но тут папа вспомнил, что у меня остались десять копеек. На два билета и на два мороженых вам хватает, – облегченно вздохнул папа, понимая, что наказание брата ему уже дорого обходится.

 – Нетушки, – сказала я, – это на два стакана газводы с двойным сиропом.

 Гулять, так гулять! – Решила я.

Папа опять вздохнул, и добавил нам десять копеек. В тайне от папы мама дала нам еще двадцать копеек на дорогу, чтобы нам в чистой одежде не тащиться по пыли через горку. На фокусника-то надо идти в филармонию! А филармония на Советской! А от нас до самой площади асфальта нету! И что это за отдых, когда ты весь в пыли!

 

 Мы еле дождались выходных. К выходным мы выпросили у бабушки еще пятнадцать копеек. Брат нарядился в новые льняные брюки и новую белую рубашку. Недавно же первое мая было! Я в белоснежном первомайском платье с вышитыми по краю подола и возле прямоугольного выреза оранжевыми мелкими цветочками, в белых носках и оранжевых сандалиях (это очень важно, надо, чтобы все сочеталось), и с неописуемым счастьем на лице, гордо направилась с братом, как будто на фокусника, а, в самом деле, мы шли в парк.

 За десять копеек мы покатались на карусели, потом сели в парке за столик, как взрослые, и заказали по целых две палочки шашлыка, двадцать копеек за штуку. В соседней газбудке купили газводу с двойным сиропом и с братом гордо откушали наш любимый шашлык. И уже всем довольные, мы, так для порядка, погуляли по парку, покатались на бесплатных горках и каруселях. Потом купили два эскимо по одиннадцать копеек и, усевшись на лавочку, с удовольствием откушали и его. Оставшиеся двадцать три копейки и десять копеек на автобус, мы уже не знали куда определить. Кататься не хотелось, на два шашлыка не хватало. Газводу, конечно, можно попить, но потом где писать? Да и пешком идти домой не хотелось. Деньги на дорогу у нас лежали отдельно.

 Мы решили, что еще немного погуляем, а потом купим еще два эскимо, не сидеть же просто так на остановке, когда у тебя еще целых двадцать три копейки в кармане. Так мы и сделали. За копейку, пить воду без сиропа, мы не стали. Зачем портить удовольствие. Копейку мы решили отдать родителям на сдачу. Честные дети! Кстати, копейка тогда обладала платежной стоимостью. Коробок спичек стоил копейку, стакан воды без сиропа!

 В завершении всего нам еще крупно повезло в автобусе, брат дал кондукторше десять копеек, а она дала ему пять сдачи, решив, что я еще маленькая и в школу не хожу. Приехав на вокзал, мы пулей помчались к дяде Мише, купить один стакан газировки с двойным сиропом за пять копеек. Но дядя Миша налил нам два стакана, мы почти залпом выпили газводу, громко крикнули «Спасибо» и помчались домой рассказывать про удачу в автобусе и про доброту дяди Миши! А копейку мы честно вернули родителям! На спички.

 Вечером перед сном я спросила брата:

 – Илюш, а помнишь, как фокусник разбрасывал карты. Махнет рукой и у него ниоткуда появляются карты. Он их бросает, а у него в руке опять появляются карты.

 – Помню, – ответил брат.

 – А вот, интересно, может он так деньги разбрасывать?

 – А ты чё, шашлыка захотела?

 – Ага, и мороженого тоже.

 – Я тож хочу, – вспомнив аромат дымящегося шашлыка, мечтательно сказал брат.

 – Илюш, ну так может или нет?

 – Нет, – разочарованно сказал брат,– если бы у фокусника просто так могли появляться деньги, нафига бы он работал?

 Довод был, конечно, убедительный.

 – Тогда он не настоящий фокусник, если не может деньги разбрасывать, – решила я и легла спать без всяких угрызений совести за обман родителей.

 Зато теперь я верила в торжество справедливости и в то, что детей так наказывать нельзя! Двойку исправить можно, а вот фокусник уедет и больше не приедет. Хоть и не настоящий, но он все-таки фокусник!