Санки

После переезда из Сибири в Чимкент, в первую зиму у меня не было санок. И как назло зима была снежная и долгая. Есть у тебя санки или нет, кататься же все равно охота. Честно сказать, прежние хозяева дома оставили нам санки, но они были самодельные и очень тяжелые. А ржавые полозья не скользили по снегу. Выручала подружка Лилька. У неё санки были. Правда, маленькие и без спинки, но они были лучше, чем наши самодельные. Все девчонки катались на санках, а мальчишки катались на «ногах». Тогда мальчишки носили кирзовые сапоги, подошвы которых очень быстро раскатывались и скользили по ледяной горке, как коньки. Возле колонки мальчишки заливали ледяную горку и, разбегаясь, стоя или на корточках лихо съезжали с неё, стараясь при этом сбить с ног кого-нибудь из наблюдавших за ними девчонок. Мы, конечно же, как могли, обзывали их за это. За «конопатого» мы с Лилькой получали от её брата подзатыльники. Справедливости ради, надо заметить, Сережка понимал: что есть, то есть! А вот за «жиртрест» он «мылил» нас снегом. Хотя у него и это имелось. Ну, а когда от обиды мы кричали, что пожалуемся родителям, он обзывал нас ябедами и отбирал санки. Стоило только кому-нибудь отобрать у девчонок санки, как тут же все мальчишки следовали его примеру и отбирали санки у всех девчонок разом. Демонстративно развалившись на наших санках на спину, они под девчачий визг и вопли скатывались с горки и оставляли санки внизу. Бежать сразу вниз за санками, это значило признать свое поражение и слабость. Мы тоже не оставались в долгу и опять обзывали их еще обиднее. Подпирая бока руками, мы изо всех, что было, сил и как можно слышнее, с презрением кричали:

«Фу-у, сопливый»!

– Кто сопливый? – и тут же с размаха мы получали от мальчишек подножки. Просто так падать?! Кому охота? И мы, конечно, из вредности, специально старались крепче уцепиться за их рукава или воротники.

Но это еще не расправа! Улучшив момент, мы всей своей девчачьей кучей наваливались на кого-нибудь одного, и вот тогда уже от возмездия ему не уйти. Справедливость торжествовала! Правда, недолго. На подмогу нашему «избраннику» вскорости прибегали другие мальчишки, силы становились неравными, и начиналась куча-мала. Продолжалось все это до тех пор, пока кто-нибудь из взрослых ни разгонял нас, или кому-нибудь из нас ни разбивали нос, или у кого-нибудь что-нибудь само отрывалось от пальто или куртки. И тогда уже мы мгновенно забывали все обиды и искренно сопереживали пострадавшему, потому что дома его ждал нагоняй от родителей. Со сбитыми набекрень шапками, оторванными пуговицами и насквозь мокрыми варежками, шмыгая носами, мы разбредались по домам.

Мой растрепано-румяный вид у мамы всегда вызывал один единственный вопрос:

– Ну что? Опять Сережка санки отобрал?

Вот тут-то можно бы расплакаться и даже разреветься, и рассказать маме, как этот вредный Сережка, больно толкнул меня и как за шиворот мне попал снег, когда я упала, и что мне уже надоело просить Лильку ходить со мной кататься, и, вообще, что я могу заболеть от расстройства, как Дуська-пьяница. И всё потому, что у меня нет санок. Всё это я могла сказать, но не говорила. Я знала, что у нас не хватает денег и бабушка ходит к соседке Марь Митрофановне, занимать пятерку до получки. А денег у нас не хватало, потому что мы купили дом.

Родители могли бы купить нам санки, они и стоили-то недорого, всего лишь три рубля пятьдесят копеек. Но в «Ласточке», так назывался у нас детский магазин, санки продавали только один раз в году, и то не зимой, а осенью, а кому нужны санки осенью, когда идет дождь и грязи по колено?

 К следующей зиме мне наконец-то купили санки. Санки папа покупал вместе со мной в магазине «Ласточка». Моему счастью не было предела. Легкие алюминиевые с красными и зелеными реечками, да еще со съемной спинкой, санки были сказочно красивы. Бабушка тут же скрутила мне красивую веревочку из красных и зеленых ниток, которые ей принесла Нинка–спекулянтка для того, чтобы бабушка вязала кружочки под порог. Этих ниток, красных, синих, белых и зеленых у нас видимо-невидимо, полная кадушка.

 С конца сентября, я каждое утро с надеждой смотрела в окно: не выпал ли снег. В наших краях зима всегда наступала неожиданно. Могло быть так: вечером тепло, а утром уже – снег. Я долго ждала. Первый снег выпал только после Нового года, когда у брата уже были каникулы.

На своих санках я каталась целый день, что называется, до упаду!

Жаль, что моя подружка Лилька на праздники со своей семьей уехала во Фрунзе, к родственникам. Лилькиного папу перевели на другой автобус, и теперь он ездит во Фрунзе и даже еще дальше в Алма-Ату. Так мне Лилька сказала.

Что за города Фрунзе и Алма-Ата, я не знала. Потому что дальше Ванновки мы с бабушкой не ездили.

А тетя Лида, Лилькина мама, когда приходила к моей маме занимать десятку, на всякий случай, сказала:

 – Родственники-то не мои, кто ж их знает, как они нас примут?

 Наверное, хорошо приняли: Лильки не было уже три дня.

 

 Вернувшись с горки, я аккуратно поставила санки под навес и два раза поправила красивую веревочку, она была вся заледенелая и падала с санок.

 – Пришла, гулёна? – Грозно сказала бабушка, – дорвалась, как Мартын до мыла. Я не знала, кто такой Мартын и почему он дорвался до мыла, но

замерзла сильно.

 

 Бабушка помогла мне раздеться. Снять заледенелое пальто и «примерзшие» к ногам бурки я сама не могла. «А варежки-то наскрось мокрые», – сказала бабушка, –­­­ небось, вся закоченела!  

 Горячего борща, прямо с печки, бабушка налила мне в мою любимую глубокую тарелку с розочками и, добавив ложку сметаны, поставила передо мной на стол. Она отрезала от серого хлеба горбушку и натерла её чесноком с солью. Я попросила бабушку размять мне картошку. Картошку кусками, особенно в борще, я не люблю до сих пор. Я все еще никак не могла согреться и замерзшими руками еле-еле держала ложку. В отличие от брата, меня не заставляли кушать. А зимний борщ из всех супов, которые варила бабушка, был самым моим любимым. Зимой бабушка всегда варила борщ из кислой капусты и обязательно добавляла фасоль. А вчерашний борщ, только что с печки, с серым хлебом! Да еще после горки! Вкуснее ничего не бывает! Для большей вкусноты я выковыряла из горбушки мякиш и покрошила его в борщ. Съев борщ, и наконец-то согревшись, я забралась на бабушкину кровать и даже не стала просить бабушку рассказать мне что-нибудь из того, «как раньше было». Наша бабушка была неграмотная и поэтому не могла читать нам книжки. В детский сад я не ходила, с нашей округи никто в детский сад не ходил, потому как его и не было.

Так что этот недостаток в моем дошкольном образовании бабушка восполняла ранишними рассказами о своей молодости. Укрывшись бабушкиным лоскутным одеялом, я уснула не раздеваясь.

 Проснувшись утром, первым делом я посмотрела в окно. Снег не растаял, а мои новенькие санки стояли под навесом и дожидались меня. Сегодня выходной. Папа с мамой должны были пойти на хлопзавод. Им нужно купить льняную скатерть для подарка. После обеда мама с папой уходят на свадьбу к папиному двоюродному брату Виктору. Виктор получил образование, и теперь он юрист, так сказал папа. Кто такой юрист, я не знаю, но теперь, он может жениться, так сказала тетя Вера, мама Виктора.

 – Девушка, хорошая, музыкальный работник, из очень порядочной семьи, я её уже видел, – сказал папа маме, – правда, она, все равно, тете Вере не нравится.

 – А тете Вере кто нравится? – Сказала мама, – тетя Вера сама себе с утра не всегда нравится. А еще папа сказал маме, что Виктор самый умный из всех его братьев, хотя Юрка тоже не дурак, он для какого-то ансамбля электрогитары делает и в технике сильно разбирается, но все же из Витьки, думает папа, большой человек выйдет.

 – А вот Валерка шалопай, – сказал папа, – зря ему дядь Паша мотоцикл купил. Ты представляешь, что этот балбес на прошлой неделе вытворил.

 В Ташкент за пирожками на спор ездил. Сказал, что горячие привезет. Хорошо, что снег еще не выпал. А если б разбился?

 – Ты в своем уме? Думай, что говоришь! Разбился! Валерка хороший парень, рассудительный. Он тоже в технике разбирается. В прошлый раз приезжал, керосинку с примусом нам починил.

 – Тоже мне, нашла технику на грани фантастики, – возразил папа.

 – Ладно, ладно, – сказала мама, – только вот ты что-то эту технику без фантастики два месяца «чинил».

 Лично мне Валерка тоже больше всех нравился, и даже не потому, что он катал меня на своем мотоцикле и всегда, когда приезжал к нам, привозил мне апельсиновый лимонад или ириски. Мог бы и не привозить, потому что он еще не совсем взрослый и сам не работает, а только учится в техникуме. Не все взрослые, которые приходили к нам в гости приносили нам гостинцы. А наш дед, папин папа, очень хорошо знал, что я не люблю карамельки «Снежок», но он всегда покупал мне именно их и всегда сто грамм. Ладно бы еще «Клубнику со сливками», с ними хоть чай попить можно. А эту скрипучую кислятину я терпеть не могла. Бабушка называла эти карамельки стеклянными. Они долго лежали в шкафу, их никто не ел, даже сам дед. Но не выбрасывать же добро, – говорила бабушка и добавляла эти карамельки в компот из сухофруктов. Бабушка говорила деду, чтобы он не выбрасывал деньги на ветер и не покупал мне этих конфет. Конфеты – это ж не еда, это так, для удовольствия. Зачем покупать то, что ребенок не любит. Для удовольствия пусть две конфетки, но шоколадные, – считала она. Дед меня не очень любил, потому что я была справедливая и всегда говорила то, что думала. А еще потому, что меня очень любил папа. Брата папа тоже любил, но он его часто ругал за то, что брат лодырь и разгильдяй, и еще плохо учится. А еще, меня дед не считал человеком. Он говорил, что я сначала должна вырасти, стать человеком, а уж потом предъявлять претензии: «Это люблю, а это не люблю». А вот Валера считал меня человеком, он всегда помнил, что я люблю.

 Нас – меня и брата, на свадьбу не берут, а потому у бабушки пропадает выходной. Еще к ней должна была прийти Митрофановна и рассказать все «последние известия» – все то, что случилось за неделю у нас на слободке. Митрофановну папа называл «местное радио». Митрофановна любила ходить ко всем в гости, и потому всё про всех знала, а наша бабушка всегда была с нами и ходила только в магазин и за водой, а это все рядом, да и там много не узнаешь. И поэтому меня бабушка решила спровадить с родителями в магазин.

 – На саночки сядешь, я тебе дам подстилочку и подушечку под спинку, и пусть твой папа тебя покатает. А то ишь, дитями совсем не занимаются.

Я обрадовалась, быстро собралась и – в дом к родителям.

У нас в одном дворе было два дома, один большой и еще один маленький. В большом мы всегда соблюдали чистоту, и с грязными ногами нам туда, особенно летом, ходить не разрешали. Целый день мы «толклись» в маленьком, у бабушки.

 Брат еще спал, каникулы все-таки! А родители уже собирались в магазин, так что я успела вовремя. Папа согласился взять меня с собой, и я побежала готовить санки.

 На мой душераздирающий крик сбежались все, даже баба Нюра из-за дувала (забор из саманных кирпичей, обмазанный глиной) спросила: «Что случилось»? А вот брат почему-то даже и не проснулся.

 Санки! Мои новенькие санки были сломаны! Я так ревела! Не переставая.

 – Бабулечка, ну ты же видела, вчера, когда я вернулась с горки, они были целые, – плакала я.

 Бабушка согласно кивнула головой и, что-то смекая, расстроено посмотрела на окно большого дома.

 – Все ясно! – Сказал папа и пошел будить моего брата.

 – Вася! – Истошно закричала бабушка, ясно представляя, что сейчас ожидает брата, – Вася, я дам пятерку, купи ей новые санки, только не бей ребенка!

 Брат частенько получал подзатыльники за свое разгильдяйство, а однажды, когда отец вернулся из школы с родительского собрания, он всыпал брату хорошего ремня. Больше папа на собрания не ходил. Кому охота терпеть такой позор. Из соображений безопасности, брат про собрания говорил только маме. Меня папа ни то, что не бил – меня он даже и не ругал. Наверное, в этом мой брат видел некую дискриминацию и всегда мне делал какие-нибудь пакости. Например, он говорил мне, чтобы я попросила у папы рубль, и тогда я пойду с ним в парк, на каруселях кататься. Брат уже учился в третьем классе, а я еще в школу не ходила и поэтому я считала его очень взрослым. Тем более что его уже одного с мальчишками отпускали в кино. Но как только я отдавала ему заветный рубль, он тут, же убегал от меня, и я оставалась ни с чем.

 – Он не виноват, – кричала бабушка, хотя сама ничего не знала про санки. Брат и вправду был не виноват. Оказывается, брат с друзьями катались с обрывов на речке. Валерка Воронов поскользнулся и упал с обрыва на санки, а санки стояли внизу, вслед за ним упал Валерка Рыжий, санки и треснули, Валерка Рыжий – толстый. Реечки были целые, а вот железка под ними сломалась. Идти разбираться к Рыжему, папа и за две бы пятерки не пошел. Во-первых, у Рыжего не было отца, а во-вторых, у него была очень крикливая мама. Тетя Тася кричала по любому поводу, а могла и просто так, без всякого повода. Бабушка Хрипчиха звала тётю Тасю «Найдой», так еще звали Хрипчихину собаку. Летом они всегда ругались из-за шланга. Хрипчиха – это бабушка еще одной моей, правда, не такой близкой, как Лилька, подружки – Ирки Хрипко, не могла носить воду в ведрах, у неё болели руки, может, это потому, что она курила «Беломор».

Болят руки, не болят, а огород поливать надо. Жили они рядом с колонкой, и у них был шланг. Так вот, как только тетя Тася видела шланг, она тут же выбегала с ведром и своим визгливым голосом кричала на всю слободку, что «куркули» опять задарма свой огород поливают, а простым людям и ведро воды набрать нет никакой возможности! Нет! Вы только посмотрите! Они еще и шланг железной проволокой к колонке прикрутили! Ты гляди, совсем обнаглели!

 Хрипко куркулями не были, просто у них дом был самый красивый, потому что Иркина мама, тетя Зоя, и тёти Зоин брат работали малярами на стройке. А еще тетя Зоя была высокая и очень красивая, и она модно одевалась. Она очень хотела выйти замуж, но ей всё никак не попадался порядочный человек, это я слышала, как бабушка Хрипчиха говорила нашей бабушке. А тетя Тася была низкая и толстая, и глазки у неё – маленькие и злые.

 – С такой «Найдой», ведь никакой мужик не уживется, – а это про тетю Тасю, говорила наша бабушка. Наша бабушка тоже тетю Тасю не больно жаловала.

 Странно, на нашей улице только у нас с братом был папа и у Лильки с Сережкой. А все остальные почему-то жили без пап, и Зойка, и Софка, и Тайка, и Валерка Воронов. Правда, у Митрофановны был муж, но у них не было детей. Тогда я не задумывалась, почему у других детей нет пап, это я пойму гораздо позже.

 В магазин меня не берут. Митрофановна хоть и пришла к бабушке, но при мне она не хотела ничего рассказывать. Наверное, она, как дед, боялась справедливости. Ушла и даже чай пить не стала! Настроения нету! И у меня никакого настроения нету! Какое уж тут настроение, когда у тебя новенькие санки сломаны! Брат тоже злой, потому что папа сказал ему, чтобы он позвал Рыжего, и они вдвоем наждачной бумагой очистили от ржавчины старые санки. А как очистят, шли меня катать.

 

 Папа с мамой ушли в магазин. К бабушке тут же пришла Митрофановна поделиться последними известиями.

 У меня горе! И с горя у меня из рук все валится, так бабушка сказала, когда я в ведро под умывальником свое любимое блюдце уронила. Бабушка посоветовала мне заняться чем-нибудь полезным, пока она с Митрофановной чай пьет! Чем заняться? Чай пить меня не приглашают. Лилька во Фрунзе. Брат с Рыжим санки чистят. А мне что делать?

 Чтобы хоть чем-то заняться я, накинув на плечи бабушкину жакетку (по тем временам очень модное среди бабушек черное плюшевое полупальто), мое пальто еще сохло над печкой после вчерашнего катания, выходила на крыльцо и ехидным голосом спрашивала:

 – Ну что, скелет, почистил санки?

 Скелетом, бабушка иногда называла брата, особенно тогда, когда он не хотел кушать и вялился за столом.

 – Посмотри на себя в зеркало, – говорила ему бабушка, – скелет скелетом, еще и есть не хочешь! Кожа да кости, смотреть не на что! Худющий! Того и гляди ветром сдует!

 В очередной раз, с болью глянув на свои новенькие сломанные санки, чувствуя свою безнаказанность и скорое возвращение папы, я издевалась над братом, как хотела. Досталось и Рыжему.

 – Жирный, – обращаясь к нему, с ни меньшим ехидством говорила я, – три сильнее, а то, как ломать ты первый, а как чистить, так тебя нету. Уже два часа трете и никакого от вас толку. Я кататься хочу.

 

 Родители ушли на свадьбу. Брат и Рыжий после своих трудов праведных, уже целый час сидели за столом, оттягивая моё катание и свой позор. Прежде чем пойти на горку, они должны были меня покатать по улицам столько, сколько я захочу, так сказал им папа.

 У меня не высохло пальто.

 – Идти кататься в сыром пальто, это верная простуда, – сказала бабушка.

 Мой брат и рыжий Валерка аж подпрыгнули от радости. Но наша бабушка тоже любила справедливость. Ни за что «потерять» пятерку, лишится выходного и еще не послушать «последние известия» от Митрофановны, для одного дня, это уж слишком! Бабушка предложила мне надеть старую куртку моего брата. Теплая и главное непромокаемая куртка брата, для катания на горке была самой подходящей одеждой.

 Брат запротестовал и не хотел давать мне свою куртку, но бабушка быстро его урезонила:

 – Ничего, – обреченно для брата сказала она, – давай впрягайся, дурья твоя башка. Говорила тебе, не бери эти дрызгалки. Сломаешь. Не послушал, теперь вот таскай эти чугунные.

 Я положила подстилку, подушечку под спину и гордо уселась в санки.

 – Но-о-о, коняшки! – Крикнула я и дернула за веревку.

 Брат повернулся и слезно-писклявым голосом сказал,

 – Подушку убери. Тоже мне, расселась, корова! Санки и так тяжелые.

 – Сам ты корова.

 Брат еще раз повернулся и хотел мне что-то сказать, но я опередила его:

 – Будешь обзываться, я папе скажу. «Я папе скажу» на брата действовало безотказно.

 – Ладно, Илюха, потащили, – понуро сказал Рыжий.

 Упираясь ногами в снег и наклонившись вперед, «пара гнедых», вернее рыжий и белобрысый потащили санки в сторону нашего магазина.

Санки и вправду были тяжелые, они проваливались в снег и никак не ехали.

 – Ну ладно, пошли на горку, – сжалилась я, – эй, коняшки, потише дергайте за веревку, а то у меня голова оторвется, – оправдала свое снисхождение я.

 Пока Рыжий с братом чистили мои санки, нашу горку так укатали, что пришлось даже дорожку золой посыпать, чтобы с санками наверх подниматься. А для продления долгожданного удовольствия мальчишки сделали еще заворот на боковую горку и скатывались аж до самого низа, до речки. Девчонки до самого низа не катались. Страшно. Горка узкая. Да и обратно подниматься долго. А мальчишки катались! Смелые! Они цеплялись за санки, потом друг за друга и паровозиком съезжали вниз. По дороге многие отрывались и падали. Но так ведь даже веселее!

 – Разойдись! – Крикнул Рыжий, и со всей силы толкнул санки и прицепившегося за них моего брата. По горке санки ехали хорошо. Подпрыгнув на ледяной кочке, брат отцепился от санок и свалился в сторону, а санки, свернув на боковую горку, полетели вниз. Подпрыгивая на кочках и от этого еще больше набирая скорость. По ледяной горке санки мигом слетели вниз. Мальчишки, строившие внизу заградительную снежную стену, едва успели отскочить в сторону. Мои бронебойные санки в дребезги разбили укрепление и со всего разлета скатились в речку, вместе со мной. Санки мгновенно ушли под воду, а я, не спеша, поплыла по течению. Переполох стоял нешуточный. Мальчишки бежали вдоль берега и с перепугу кричали: «Илюха, Илюха, твоя сеструха утонула»!

 – И ничего я не утонула! Я плыла себе и плыла! Рядом со мной плыла моя подушечка, которую мы сшили вместе с бабушкой, я раскладывала разноцветные лоскутки, как мне нравилось, а бабушка их сшивала. Вода в речке была прозрачная, и я видела, как под водой от течения колышется темно-зеленая тина, а наверху невысокими завитушками поднимается пар. Так, наблюдая и ничего не делая, я благополучно доплыла до железного моста. Проходивший, на моё счастье, высокий мужчина в черном пальто, вытащил меня за шиворот из воды и в сопровождении толпы девчонок и мальчишек, быстро довел до дома.

 А дома, бабушка и Митрофановна пили чай с халвой и обливными пряниками. Халву я уважала, а вот пряники нет. Внутри они были еще ничего – вкусные, а то, чем обливали пряники, мне не нравилась, обливка противно скрипела на зубах.

 Увидев меня мокрую с головы до ног, бабушка всплеснула руками и переменившимся голосом сказала:

 – Всё! Василий, – уважительно произнесла она имя папы, – меня убьет! Недоглядела! Обычно в разговорах с Митрофановной бабушка папу называла Васькой.

 – Её надо водкой растереть, – знающе сказала Митрофановна.

 – У нас нет водки, – расстроилась бабушка, – Васька-то не пьет.

Митрофановна мигом сбегала домой и принесла маленькую треугольную бутылочку со спиртом, закрытую сургучной пробкой. Вдвоем они быстро растерли меня спиртом и, закутав в одеяло, посадили на печку. Не на саму, конечно, а на то место, которое в большой печке называется лежанкой. У нас печка была небольшая, поэтому наша лежанка была сиделкой.

 – Только бы не заболела, только бы не заболела, – причитала бабушка.

 И по такому случаю, она развела мне чай с малиновым вареньем. А брат, стоя у печки на маленькой табуреточке, чайной ложечкой прямо в рот давал мне халву. Бабушка почему-то не разрешила мне высовывать руки из-под одеяла.

 Когда ушла Митрофановна и бабушка немного успокоилась, брат вдруг заплакал.

 – Илюш, ты чё? – Спросила я.

 – Чё-чё? Знаешь, как я испугался, когда Вовка крикнул, что ты утонула.

 – Правда?          

 – Правда. А ты чё думала, что мне тебя не жалко, – сквозь слёзы спросил брат.

 – А давай вместе дождемся маму с папой и всё сами расскажем, – предложила я, – чтобы папа бабушку не ругал.

 – Давай, – согласился брат.

 – А давай мы с тобой будем всем делиться поровну.

 – Давай, – неуверенно ответил брат, – а давай, – предложил он, – ты не будешь ябедничать: «Я папе скажу, я папе скажу».

 – А ты меня покатаешь на велосипеде?

 – Ну, как я тебя покатаю? Велосипед-то не мой, а Новосёлова. Он сам мне дает покататься. А давай ты попросишь папу, и он нам купит велосипед.

 – Ты чё? Велосипед дорого стоит, а папа маме говорил, что надо крышу снова закрывать и двор цементировать, – знающе сказала я.

 – А если бабушка половину денег даст? Она мне уже обещала.

 – Ну ладно, – согласилась я, – скажу. Только ты на заднее сидение подушечку привяжи, когда меня катать будешь, а то, какое удовольствие на голой железяке сидеть.

 Что мне ответил брат, я не помню. И родителей мы, конечно, не дождались. Уснули.

 А вот утро я помню хорошо!

 Утром я проснулась от апельсинового запаха. Сначала я подумала, что я заболела и мне кажется. Когда я болела, а болела я только ангиной, бабушка разводила мне чай с лимоном, потому что теплой водой с пищевой содой полоскать горло я не хотела. Светлана Петровна, это наш детский врач, она еще выписывала мне таблетки. Она говорила, что горло обязательно надо полоскать теплой водой с пищевой содой. Таблетку я еще могла быстро проглотить, и то только из уважения к Светлане Петровне, а вот полоскать горло содовой водой я не любила. Чай с лимоном в сто раз лучше!

 Я точно знала: апельсинов у нас нет, а лимон был. Последний апельсин мы съели на Новый год. В нашем городе апельсины продавали, как санки, только один раз в году. И то не в магазине, а у кого-нибудь на работе, перед Новым годом, и давали по два килограмма. Открыв глаза, я увидела на столе два апельсина и две здоровенные конфеты «Гулливер».

 Мама и папа уже все знали и самое удивительное – не ругали нас. Мама потрогала мой лоб и спросила меня, как я себя чувствую. А как я могла себя чувствовать глядя на апельсины? Конечно же, хорошо.

 Конфета, несмотря на свои «гигантские» размеры, меня почему-то не привлекала. Такая конфета, только маленькая, была у меня в новогоднем подарке, который принес с работы папа. У мамы на работе тоже давали подарки, но хуже. В мамином карамелек слишком много и шоколадные конфеты с белой начинкой. Я такие не люблю.

 Прежде чем съесть, я сортировала конфеты и сначала съедала «плохие»: карамельки, барбарис, потом ириски, а уже потом шоколадные. Самое лучшее я съедала последним, так я дольше помнила подарок.

 Брат съедал все наоборот.

 «Гулливера» я без сожаления отдала брату. А он перед тем, как съесть, спросил меня:

 – Ты точно не хочешь?

 Я ответила: «Точно». Тогда он предусмотрительно предупредил меня, что МОЮ конфету он съест сейчас, а СВОЮ оставит на вечер или на после обеда.

 – Да хоть на завтра, только фантик и золотинку отдай, – сказала я и улеглась на кровать, мучаясь от вопроса: когда же мне есть апельсин. Может, дотянуть до обеда? – Думала я, – а потом съесть, а сейчас попить чай с лимоном. А еще можно понюхать апельсин, тем более, он так вкусно пахнет. Но так вкусно пах не мой апельсин. Брат съел мою и конфету и уже чистил свой апельсин.

 Ого-го, – подумала я, – если я оставлю свой апельсин на после обеда, мне придется делиться с братом, а я ему уже и так отдала такую здоровенную конфету. Еще и пол– апельсина? Нет! И тут же принялась чистить свой апельсин.